ГЛАВА 4. Дух соперничества :: vuzlib.su

ГЛАВА 4. Дух соперничества :: vuzlib.su

72
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


ГЛАВА 4. Дух соперничества

.

ГЛАВА 4. Дух соперничества

Я прирожденный боец. Хотя результат, безусловно, очень
важен, меня привлекает сам процесс игры. Будь то на футбольном поле, тур­нире
по гольфу или в торговой яме, мною движет дух борьбы — ос­новной движущий
мотив, который я перенял у своего отца.

Если бы я стал тренером университетской команды по футболу
или адвокатом, моя мотивация не изменилась. Соревнование за­ставляет меня
подниматься выше остальных и вырываться за рам­ки своих природных возможностей.
Но поймите меня правильно. Я по-настоящему наслаждаюсь тем, что мы с женой
ездим каждый на своем «мерседесе» и имеем пару домов, которые могли
бы быть отмечены в Дайджесте архитектурных достижений. И все-таки, деньги
просто побочный продукт моей деятельности — награда за то, что я отношусь к
моему бизнесу так же, как и к своей личной жизни.

В четверг, 27 августа 1998 года, на электронных торгах после
за­крытия Мерк рынок фьючерсов на S&P упал на 2 000 пунктов. Рос­сийский
финансовый кризис и опасения по поводу возможного скорого ухода Бориса Ельцина
повергли заокеанские рынки в па­нику. Я бросил машину на стоянке напротив Мерк,
оставив двига­тель работающим, перебежал через улицу, прежде чем работник
парковки успел вручить мне квитанцию. Клерк ждал меня с моей курткой трейдера в
руке. Эта белая куртка выглядела весьма гряз­ной после событий, которые на
протяжении нескольких предыду­щих изнурительных дней происходили в в яме.

Большую часть дня я торговал с короткой стороны, поскольку
8&Р-фыочерсы с треском пробивали уровни сопротивления. Ры­нок
«нырял», но не как в 1987 году, когда он мог свободно падать из-за
отсутствия торговых лимитов. Тем не менее напряженность была почти как в дни
после краха 1987 года. Я продал 90 контрак­тов в одной точке, затем наблюдал,
как 8&Р-фыочерсы взлетели против меня на 500 пунктов, после чего снова
нырнули. Даже спу­стя 18 лет торговля на подобном рынке по-прежнему поглощает
целиком все мои физические и душевные силы. Но дикие рынки — это большие
возможности, особенно для опытных трейдеров, спо­собных работать на больших
движениях рынка и сопутствующими им большими рисками. Я торговал три часа утром
и еще два часа днем. Я вернулся в свой офис, уставший как собака и с ломотой в
костях, но с порядочной шестизначной прибылью за этот день.

Однако главная награда состояла в том, что я,
«старый» трейдер, которому 41 год, по-прежнему могу сражаться с
рынком. Я могу выдерживать перегрузки в яме так же, как эти молодые турки. Вы
не можете даже представить, как изнурительно стоять в этой яме посреди шума,
толкотни, брызгающей слюны и запаха пота. После пяти или шести часов я чувствую
себя как боксер после нокдауна. В некоторые дни я беспокоюсь, могу ли я
по-прежнему делать это, а в другие дни меня беспокоит, почему я до сих пор хочу
это делать. Я уже принял решение больше торговать вне пола, но не только из-за
возраста, а из-за открывающихся новых возможностей. Тем не менее в активные и
волатильные дни я по-прежнему готов к сраже­ниям в яме. Я не утратил важнейшее
качество, служившее мне всю мою жизнь, лучший актив трейдера и фондового
менеджера — дух воина.

Без аналогии со спортом определить это понятие очень трудно.
Когда у игрока есть дух, он живет и дышет игрой. У него есть само­отверженность
и исключительная сила воли преодолеть свои фи­зические возможности. Ни одно
препятствие не может устоять на пути игрока, наделенного духом, парня, который
будет играть ра­неным, бросая вперед свое тело и сознание вопреки боли.

Боевой дух, выносливость и упорство — ключевые факторы моей
живучести и моего успеха и в спорте, и в торговле. Помню, как я, первокурсник
университета Де По в Гринкасле, штат Индиана, глубоко разочаровался, когда
понял, что не смогу закончить сред­нюю школу без большого напряжения в учебе. Я
был классическим примером неуспевающего: легко схватывал все на лету, и поэтому
делал ровно столько, чтобы сдать экзамены, но у меня практичес­ки не было
навыков учиться. В Унивеситете я был предоставлен са­мому себе. Чтобы компенсировать
недостаток академической ба­зы, я каждый вечер три-четыре часа проводил в
библиотеке. Никто не заставлял меня делать это. Я знал, это единственный путь
чего-то добиться в жизни.

На футбольное поле Де По, команда которого играла в третьем
дивизионе, я выходил с той же самоотдачей и решимостью. В сред­ней школе я был
достаточно хорошим игроком, но в Де По, где мне назначили персональную
футбольную стипендию, я сражался про­тив очень талантливых спортсменов. Я не
могу себе представить, что бы из меня получилось, если бы я попал в
университет, играю­щий в первом дивизионе.

Конечно, я не был лучшим игроком в университетской футболь­ной
команде Де По. Тем не менее тренер защитников Тэд Катула однажды назвал меня
самым упорным игроком, которого он когда-либо видел. Я помню, как
первокурсником попал в команду и хо­тел бегать с первым составом. В один из
дней я сказал тренеру на­падающих Тому Монту: «Дайте мне шанс пробежать с
первым со­ставом. Дайте мне показать, на что я способен».

Тренер Монт был захвачен врасплох моей прямотой, но на сле­дующий
день на разминке ему захотелось посмотреть, что же я мо­гу. Я стоял против
Джорджа, крупного парня ростом шесть футов и три дюйма, весом 235 фунтов и
тупого, как коробка с камнями. «Эй, Борселино, это ты называешь
блоком?» — крикнул мне тре­нер.

«Тренер, мы же разминаемся», — протестуя ответил
я.

«Ты все еще думаешь, что ты лучше, чем другие
защитники? — искушал он меня.

Я посмотрел на Джорджа. «Возьми в рот свою капу и
застегни свой шлем. Я иду на тебя на полной скорости», — сказал я ему.

«Теперь ты собираешься сказать игрокам, что собираешься
про­бить блок?» — крикнул тренер.

Я встал прямо и посмотрел на тренера Монта. «Да,
собираюсь. И каждый раз, когда я буду проходить через блок, я буду сажать его
на задницу».

Я побежал в направлении Джорджа и показал, что собираюсь
проходить верхом. Он встал прямо — удар! — и я ушел вниз, согнув свои ноги
прямо под ним. Во второй раз я показал, что собираюсь идти низом, и — удар! — я
ушел вверх и пробежал прямо по нему. В третий раз я показал, что сначала
собираюсь идти низом, потом верхом и сбил его.

Накачанный адреналином подросток, я кричал во все горло:
«Я сказал вам, что я лучше любого из ваших раннер-бэков». Но в тот
день он так и не поставил меня в основной состав.

К счастью, тренер Катула увидел, на что я способен, и сразу
за­брал меня в свою команду защитников. Мне не хватало физичес­ких данных и
природных способностей, но я возмещал эти недо­статки за счет своего боевого
духа. Ко второму курсу тренер Монт вернул меня в команду нападающих в качестве
стартующего ран-нер-бэка. Я помню одну игру против университета Вальпараисо в
холодный дождливый день. Мяч вбрасывали на полуярдовой ли­нии. Я удачно
вырвался из этого месива, уложив большинство за­щитников противостоящей команды.
Я получил дальний пас в зо­не, оббежал вокруг нескольких парней и пробежал до
«тач-дауна» — 99.5 ярдов, установив рекорд университета Де По и штата
Инди­ана, который держится до сих пор. Что мне больше всего запомни­лось в той
игре, — так это то, что я видел, как мой отец и два моих дяди бежали за боковой
линией параллельно со мной. Конечно, я должен признать, что благодаря установке
тренера Монта в следу­ющий раз, когда мы были с мячом, мы побежали по тому же
само­му сценарию. Команда защитников уже была готова к тому, чтобы встретить
меня, и они сбили меня намертво…

Передается ли боевой дух через гены или посредством
обучения, но я получил его в наследство от своего отца. Несмотря на то, что в
детстве отец перенес тяжелую форму ревматизма, пролежав в боль­нице около двух
лет, он тренировался как истинный спортсмен. Он плавал и нырял, боксировал и
играл в футбол. Он был звездой фут­больной команды средней школы Харрисона в
Чикаго, когда на стадионе «Солджер-филд» собирались толпы
болельщиков. Даже когда ему было уже за сорок, отец легко пробегал пять миль и
регу­лярно занимался в атлетическом зале.

Физическая дисциплина, умственные способности и стремле­ние
к борьбе — именно эти качества спортсмена мы с братом пере­няли от отца. Эти
качества были его кодексом выживания, отли­чавшие его от остальных. Они помогли
ему выжить в Левенворте. Там он прошел курс Дэйла Карнеги, получил несколько
наград за публичные выступления и даже организовал в тюрьме банк донор­ской
крови. Для поддержания физической формы он каждый день занимался физическими
упражнениями и играл в гандбол, в ко­нечном счете став чемпионом тюрьмы по
этому виду спорта.

Отец находился в тюрьме уже несколько месяцев, когда мы
впервые приехали его навестить. Я помню, мы сидели в комнате ожидания, когда он
вышел к нам. Его пепельно-серые волосы бы­ли коротко подстрижены, и он был
гладко выбрит. Не считая того, что он немного похудел, в остальном он выглядел
почти не изме­нившимся. Он был одет в стандартную тюремную униформу, белые
брюки и белую рубаху. Но, как и всегда, отец и в этом образе дер­жался с
достоинством. Он заплатил портному, чтобы тот подогнал ему рубашку и подрубил
отвороты. Его брюки были не просто вы­стираны и отутюжены — на них сверкали
идеальные стрелки, а бо­тинки были вычищены до блеска. Под его хорошо сидевшей
ру­башкой виднелся медальон Святого Иуды, который был на нем всегда.

«Вы видите это? — спросил он, взяв пальцами угол своего
ворот­ника. — Это стоило мне пачки сигарет, но выглядит красиво». Отец не
курил, а в тюрьме сигареты — валюта. «Видите стрелки на брю­ках? Еще
пачка».

В то время я не понимал, но сейчас, оглядываясь назад,
начинаю понимать, почему отец изменил свою тюремную униформу. В сис­теме,
пытающейся обезличить людей, присваивая им номера, отец боролся за сохранение
своей индивидуальности. Подрубленные лацканы и стрелки на брюках служили
сигналами охранникам и всем вокруг, что он по-прежнему принадлежит самому себе.

Сидя в комнате ожидания, отец ни разу не высказал сожаления
по поводу пребывания в тюрьме. Наоборот, его основной заботой были мы. Он
развлекал нас рассказами о других заключенных и смешил нас. «Во всей
тюрьме нет ни одного виновного парня,— шутил он, подмигивая маме. — Это
поразительно. Каждый в этой тюрьме невиновный».

Наконец, я сказал: «Папа, звучит так, как будто тебе
здесь весе­ло».

Отец прекратил смеяться и сказал мне буквально следующие
слова. «Позволь мне кое-что объяснить. Тюрьма — это не тяжело. Эти люди не
могут меня достать. Но скажу тебе, что для меня тяже­ло быть вдали от тебя,
твоего брата и твоей матери. Единственный способ, которым они могут меня
достать, — это если они достанут вас. Поэтому вы должны быть лучше
остальных».Лучше, чем остальные. Это было и похвалой, и пожеланием од­новременно.
Оглядываясь назад, я знаю, отец четко представлял, чего он хочет для нас с
Джоуи. Он хотел» чтобы его сыновья полу­чили образование в колледже, сделали
успешную карьеру и доби­лись профессионального успеха. Он хотел, чтобы мы были
в кругу правильных людей, чтобы мы были приняты миром «белого хлеба»
и при этом не потеряли свою уличную хватку. Он пожелал нам ис­пользовать опыт
обоих миров. Однако, как я много раз убеждался в своей жизни, эта
двойственность настраивала против нас оба ми­ра.

Даже сидя в тюрьме, отец передал связанные с нами надежды не
столько словами, сколько любовью к нам. Когда отца посадили в первый раз, Джоуи
было всего семь лет. Он был таким маленьким, что родители решили не говорить
ему, куда отец отправляется. Ког­да Джоуи спрашивал об этом, ему говорили, отец
в армии. Но во время того первого посещения, когда Джоуи осматривался в ком­нате
ожидания в Левенворте, отец не смог солгать своему младше­му сыну.

«Папа, ты уверен, что ты в армии?» — спросил
Джоуи.

«Сынок, это что, похоже на армию?» — мягко ответил
отец во­просом на вопрос.

«Нет».

«Это не армия. Я в тюрьме, сынок».

Мой отец мог бы сказать Джоуи что угодно, в том числе
«что он — в колледже», что является еще одним эвфемизмом1, которым лю­ди
пользуются для названия тюрьмы. Или он мог бы сказать Джо­уи, что попал в
тюрьму из-за чьей-то ошибки или по ложному об­винению. Он мог бы нам сказать
все, что угодно. Уже став отцом, я удивляюсь, каково ему было тогда сказать
своему семилетнему сы­ну правду.

«Я здесь, потому что сделал что-то неправильное. Но я
по-преж­нему люблю тебя. Ты меня еще любишь?»

Джоуи обнял отца за шею и поцеловал его: «Конечно,
папа».

Некоторые люди считают, что старая теория «делай, что я
гово­рю, а не то, что я делаю» не работает. Они считают, что дети во всем
подражают действиям своих родителей. Мы с братом доказали, что это неправильная
теория. С самого начала отец четко дал нам по­нять, что мы с Джоуи никогда не
пойдем по пути, по которому шел он. Мы с братом выросли, чтобы стать успешными
людьми, которые держат свое слово в бизнесе, заботятся о своих семьях и ставят
на ноги своих детей. Я связываю эти качества с тем, что мы чувство­вали любовь
отца, и что мама сохранила нашу семью. Когда отец оказался в тюрьме, она могла
бы бросить его. Когда отца впервые осудили на четыре 20-летних срока, отец
потребовал, чтобы мама развелась с ним. «У тебя не будет жизни», —
сказал он. Ей тогда бы­ло чуть больше тридцати. Но она была и осталась
преданной женой Тони.

Я часто говорил, что надеюсь стать для своих детей хотя бы
по­ловиной того, кем отец был для нас с Джоуи. Некоторые люди не могут этого
понять или, что еще хуже, это приводит их в шок. «Но ваш отец был в
тюрьме», — говорят они мне. «Он был связан с ор­ганизованной
преступностью». Любовь отца к нам никак не связа­на с тем выбором, который
он сделал в своей жизни. Если бы он был банкиром или министром, он бы не смог
любить нас сильнее.

К тому времени, когда отец сидел в тюрьме второй год, с
деньга­ми у нас становилось все труднее. Мы могли позволить себе толь­ко самое
необходимое. И не было никаких дополнительных воз­можностей заплатить по $90 за
каждого из нас для поездки в Кан­зас, чтобы навестить отца в тюрьме. Как-то в
воскресенье Гас и Мими отозвали маму в сторону. «Тутси, сколько прошло с
тех пор, как ты ездила к Тони?» — спросили они ее.

«Почти три месяца», — ответила она.

«А мальчики? Когда они последний раз видели своего
отца?»

«Примерно восемь месяцев назад».

Дядя Гас и дядя Мими полезли в свои карманы и достали каждый
примерно по $200. «Тутси, — сказали они маме, — поезжай с маль­чиками и
повидайтесь с Тони».

Во время учебы с четвертого по седьмой класс я видел отца
все­го несколько раз. И нас разделяли не только деньги. Годы спустя я узнал,
что отец сказал маме, что ему очень тяжело видеть нас всего несколько часов, а
после этого снова говорить нам до свидания на целую вечность. Наконец, после
трех лет судебных баталий отец выиграл аппеляцию на пересмотр дела. Он снова
был дома и снова — под обвинением.

Погрузившись в наши с Джоуи жизни, он старался как-то ком­пенсировать
свое трехлетнее отсутствие. Я к тому времени начал заниматься спортом, особенно
футболом, который в средней шко­ле был любимой игрой отца. Когда дело касалось
спорта, отец ни одному из нас с Джоуи не давал предпочтения. В самом деле, он
да­же не разрешил мне в седьмом классе играть в футбол, пока Джоуи, тощий
ребенок — на два года младше меня — не сможет тоже играть в футбол.

«Твой брат не играет, и ты не играешь», — сказал
мне отец как-то утром.

«Это несправедливо! — запротестовал я. — Он
недостаточно ве­сит. Это не моя вина».

«Он не играет, и ты — не играешь».

«Но папа…»

«Заруби себе на носу». Когда отец так говорил, я
знал, разговор окончен.

В тот день, когда Джоуи взвешивали во время набора в
команду, я был рад, что они не проверили его карманы. Они бы нашли там гирьки,
которыми я нагрузил его, чтобы его взяли.

Мы с Джоуи были настолько близки, насколько могут быть
близкими братья. Хотя каждый из нас был независим, наши жизни сплелись воедино.
Он стоит в 8&Р-яме рядом со мной, но мы тор­гуем, каждый на свой счет. Он
сам добился удачи на рынке, и все-таки просит у меня делового совета. Когда я
находился в процессе болезненного развода, мой брат был моей опорой. Отец и не
мыс­лил, чтобы было иначе. Он мог превращать нас в соперников, кон­курирующих
за его внимание, играя с нами no-отдельности, в не­сколько искаженной попытке
сделать нас сильнее. Но отец одина­ково любил нас обоих. Он хотел, чтобы каждый
из нас был незави­симым, чтобы мы были мужчинами, принадлежащими сами себе. Он
считал, чем сильнее мы будем как личности, тем лучше нам бу­дет вместе. Чтобы
укрепить наши тела и ум, он поддерживал наши занятия различными видами спорта.

Когда я играл в футбол в юниорской команде средней школы,
отец приходил на каждую тренировку и каждую игру. Он сидел на скамейке,
аплодируя мне, когда я играл хорошо, и ругая во все гор­ло, когда я позволял
себе расслабиться. Он был жестче любого тре­нера. Когда игра заканчивалась, он
критиковал меня всю дорогу до дома. Я снова и снова слышал одно и то же: нельзя
себе давать по­слаблений.

Он сделал нас с Джоуи неистовыми конкурентами, чтобы мы ни­когда
не теряли свое преимущество, которое в его мире означало разницу между
выживанием и смертью. Поэтому когда он говорил мне, чтобы я выкладывался в
полную силу футболиста седьмого класса, Несмотря на мое больное колено, я знал,
он хотел укрепить меня. Он говорил мне: чтобы противостоять своим товарищам по
команде, я должен доказать себе, что я — лучший. Я понимал, он хотел, чтобы все
меня боялись и никто не мог сбить меня с ног. Он хотел, чтобы я стал таким же,
как он. Я должен был стать сильным и упорным. Я должен научиться смотреть в
глаза сопернику и за­ставлять его отступать. И я никогда, ни при каких
обстоятельствах не должен был поддаваться страху.

При всех напастях, с которыми мне пришлось столкнуться в те­чение
жизни, дух борьбы позволял мне оставаться сильным не только в спорте, но и в
торговой яме. Он давал мне мужество сра­жаться и побеждать, поддерживал меня,
когда надо было выкараб­киваться из поражений.

К середине 1985 года благодаря умению хорошо исполнять при­казы
клиентов наша группа заняла доминирующие позиции в 8&Р-яме. Но на нашем
клиентском столе было заметным отсутст­вие одного важного клиента: Salomon
Brothers. Будучи борцом по своей природе, я хотел подчистить под метлу все
ведущие брокер­ские дома. Но бизнес Salomon Brothers принадлежал двум трейде­рам,
одним из которых был Боб. Он стоял через три человека от ме­ня и всегда
оставался моим соперником. Я относился к нему с ве­личайшим уважением. Как и я,
он был горячим итальянцем, стиль которого «все на моем лице». Как
трейдер он мог все: исполнять приказы, торговать спрэдами и с легкостью
торговать несколькими сотнями контрактов. При всем уважении к его способностям
я все-таки хотел перетянуть у него небольшую часть бизнеса с Salomon Brothers.

На полу Мерк столом Salomon Brothers заправлял Мэтг Вулф.
Этот стол находился всего в нескольких футах от моего места в яме. Поэтому я
знал, Мэтт очень хорошо осведомлен о моих возможно­стях. Но Мэтт не хотел
отдавать мне никакую часть бизнеса. Боб был его человеком. Мэтт лояльно
относился ко всем людям, с ко­торыми работал, и когда в бизнесе он давал свое
слово, он его дер­жал. Перехватить бизнес мне помогла толика рыцарства в отноше­нии
одной из немногих женщин-брокеров в нашей яме, после чего ужасный слух на какое-то
время снова лишил меня этого бизнеса.

Дженифер Гордон стояла в 8&Р-яме, где доминировали мужчи­ны,
и выполняла для клиентов небольшие лоты. Она была хорошей девочкой, и меня
всегда выводило из себя, когда какой-нибудь трейдер приставал к ней. В один из
дней я увидел ее, плачущую. «Дженифер, что случилось?» — спросил я.

«Ничего», — сказала она, отворачивая свое лицо.

«Успокойся. Скажи мне, что происходит».

Дженифер показала мне на нескольких брокеров на другой сто­роне
ямы. «Они меня достают. Они думают, что это смешно — ме­шать мне в тот
момент, когда я совершаю сделку».

«Кто это делает?» — настойчиво спросил я. Дженифер
сказала мне их имена.

Я подошел к брокерам, которые приставали к Дженифер.
«Вы думаете, что вы такие крутые ребята, которым можно лапать жен­щину, —
крикнул я. — Слушай сюда. Если кто-нибудь еще достанет Дженифер, он достанет
меня».

С того дня мы с Дженифер стали хорошими друзьями. Когда ей
кто-то чем-то мешал, ей достаточно было в шутку сказать: «Сейчас позову
Льюиса» — и проблема исчезала. В то время романтический интерес Дженифер
был прикован к Мэтту Вулфу. Когда у них нача­лись свидания (позже они
поженились и у них появилось двое де­тей), я попросил Дженифер замолвить за
меня пару добрых слове­чек Мэтту. «Скажи ему, я неплохой парень, — сказал
я, наполовину шутя, наполовину серьезно. — Скажи, чтобы дал мне немного это­го
бизнеса».

Затем в один из дней спустя несколько недель после того, как
Дженифер выступила перед Мэттом в качестве моего адвоката, мой клерк принес мне
приказ на покупку 200 контрактов по моему ус­мотрению. Клиентом была компания
Salomon Brothers. Я отлично исполнил этот приказ, поразив Мэтта своими
способностями. Я начал получать небольшую часть бизнеса Salomon Brothers, но
Боб по-прежнему был их основным брокером.

Затем против Боба и другого брокера выдвинули обвинение в
грубом нарушении правил торговли, основанное на подозрениях в совершении
договорной сделки. Их обвинили в организации зара­нее оговоренной сделки, когда
один брокер должен был выставить предложение на покупку 1 000 контрактов, а
другой — исполнить приказ на продажу 1000 контрактов. Хотя данную сделку
соверша­ли в яме, были подозрения, что ее спланировали заранее. Это нару­шение
действующего в яме принципа открытого выкрика, где каж­дый бид и оффер должны
делаться публично.

После этого инцидента Боб потерял бизнес Salomon Brothers, а
я получил большую его часть. После этого на моем клиентском столе оказались все
ведущие брокерские дома. Что касается Боба, то данный инцидент погубил его
карьеру трейдера. Позже он уволил­ся и начал другой бизнес. Это оказалось
удачным ходом. Он сделал свой бизнес публичным и заработал значительно больше
$200 мил­лионов.

Бизнес с Salomon Brothers — это победа, добытая благодаря
мое­му духу борьбы. Но это сделало меня более крупной мишенью. С того дня, как
я пришел на Мерк, мне неоднократно приходилось разбираться со слухами и
инсинуациями о моем отце и об органи­зованной преступности. За прошедшие годы
на биржу приходили анонимные письма о моих связях с организованной преступнос­тью
или о том, что я занимался отмыванием денег. Воспользовав­шись Законом о
свободе информации (Freedom of Information Act), я получил файлы ФБР,
свидетельствовавшие, что я мишень рассле­дований. Налоговое управление США
проверяло мои банковские счета несколько раз. Но никаких нарушений с моей
стороны не на­шли. Сбывалось то, о чем отец говорил мне, когда мне было девять
лет: из-за моего происхождения я должен быть более ответствен­ным, чем
остальные.

Именно это и случилось, когда ФБР нанесло неофициальный
визит в Salomon Brothers. Оглядываясь назад, я понимаю, это сле­довало
расценивать как знак того, что федеральные власти начина­ют расследование
торговли на Мерк. Результатом этого визита ста­ла громкая операция по
расследованию, ставшая известной в 1989 году. Однако на это еще не было никаких
намеков, когда ФБР по­говорило с Аира Харрисом, управляющим торговым бизнесом
Salomon Brothers в Чикаго. После разговора с ФБР Аира Харрис позвонил Мэтгу
Вулфу. Гораздо позже мне передали содержание того разговора:

«Кто такой этот Борселино, исполняющий наши приказы на
Мерк?» — спросил Харрис у Мэтта.

«Он управляет частью наших фьючерсов на S&P, —
сказал ему Мэтт. — Он один из лучших».

«Хорошо, ко мне приходило ФБР, — сказал Харрис
напрямую. -Они сказали, отец Борселино мафиози. Они считают, что Борсели­но
может отмывать деньги для чикагской мафии».

К счастью, из уважения к Мэтгу я рассказывал ему о своем
отце. Я не хотел, чтобы он услышал это от кого-то другого. По своему горькому
опыту я знал, что люди могут использовать историю мо­его отца против меня. Мэтт
никогда не верил, что я мог отмывать деньги, но, когда Аира высказал
предложение, что, возможно, сле­довало бы передать бизнес Salomon Brothers
кому-либо другому, выбор у Мэтга оказался небольшой. Мэтт искренне расстроился,
когда рассказывал мне, что произошло.

«Не беспокойся насчет этого, — заверил я Мэтта. Но
внутри ме­ня все кипело. — Не связывайся с этим, Мэтт. Тебя нельзя лезть в
проблемы с Salomon из-за меня».

Но Мэтт не собирался пускать все на самотек. Не говоря мне
ни слова, он позвонил директору Salomon Brothers Стэнли Шопкорну в Нью-Йорк.
Шопкорн внимательно выслушал, что Мэтт хотел со­общить обо мне.

«Этого парня в чем-нибудь обвиняли?» — спросил
Шопкорн.

«Нет», — ответил Мэтт.

«Ладно, тогда я не собираюсь забирать у него наш
бизнес. Не­важно, чем занимался его отец. Я не собираюсь это делать только
из-за того, что у него итальянская фамилия».

У меня никогда не было возможности встретиться с Шопкор-ном.
Но если у меня когда-нибудь появится такая возможность, я поблагодарю его за
то, что он сделал для меня лет 15 назад. Моя признательность Мэтту простирается
гораздо дальше каких-либо денежных результатов бизнеса с Salomon Brothers. Он
встал на за­щиту меня и моей честности, поставил на карту свою профессио­нальную
репутацию. В мире бизнеса, где настоящая дружба встре­чается редко, а почти
каждое действие продиктовано собственной выгодой, это акт доброты, который я
никогда не забуду.

Инцидент с Salomon Brothers снова преподал мне урок, который
я получал и раньше. Независимо от того, насколько я хорош в де­ле, всегда
найдутся, кто попытается отобрать у меня то, что я зара­ботал честно. Я
научился иметь дело с разочарованием и нести груз тяжелой ответственности еще
подростком. Но дух борца — это спо­собность взвалить себе на плечи больше, чем
полагающаяся тебе ноша. Это еще один из жизненных уроков моего отца.

После того, как отец выиграл свою апелляцию, он со своими ад­вокатами
решил отказаться от второго суда и вместо этого заклю­чить сделку. Мой отец
признавал себя виновным в обвинениях в нападении с целью грабежа в обмен на
более легкий приговор, за­считывающий три года, которые он уже отсидел. Он
надеялся и мо­лился, что судья вынесет наказание с условным исполнением. Больше
всего мы не хотели, чтобы отец снова ушел от нас. С мо­мента, когда он покинул
Левенворт, прошло восемь месяцев.На слушании дела мы с Джоуи сидели рядом с
матерью. Я смот­рел по сторонам в обшитом деревянными панелями зале суда, где
юристы в темных костюмах щелкали своими портфелями и выкла­дывали из них папки
и юридические документы. Я помнил, что, когда в зал войдет судья, надо встать
прямо, как учил меня отец. С ударом молотка судьи мы опустились на скамью. Мы с
Джоуи уста­вились на судью, сложив руки на груди. Никаких действий, кроме ерзанья
на стульях, мы совершить не могли.

«Ваша честь, — начал адвокат отца, — Вы меня знаете. И
вы зна­ете, что обычно я не привожу детей на заслушивание приговора». Он
жестом указал на нас. Мы с Джоуи сели, немного выпрямив­шись.

«Но Тони Борселино не похож на остальных подзащитных,
про­ходивших через этот зал». Адвокат вкратце рассказал историю жиз­ни
моего отца. Он был водителем грузовика, ходил на работу каж­дый день, но
оказался связан с плохими людьми. Он уже отбыл за свое преступление три года в
Левенворте, в течение которых был примерным заключенным. Адвокат рассказал, что
отец прошел курс Дэйла Карнеги, создал банк донорской крови и писал статьи в
тюремную газету. Мой отец даже помогал организовывать визиты в Левенворт
приглашенных лекторов, среди которых был Рокки Марчиано.

«Ваша честь, — завершил свою речь адвокат, — Это
человек, ко­торого, очевидно, можно реабилитировать».

Судья посмотрел вниз со своей скамьи и сложил свои руки. По­смеиваясь
он сказал: «Если Тони Борселино такой, как вы его опи­сали, почему я
должен лишать исправительное учреждение такого хорошего человека?»

Судья приговорил моего отца к 13 годам тюрьмы с зачетом трех
лет, которые отец уже отсидел. Я знал, еще 10 лет приговора отцу означают:
когда он вернется домой, мне будет 22 года. В тот момент мне казалось, что отец
будет находиться в тюрьме всю мою остав­шуюся жизнь.

На следующее утро появился проблеск надежды. Адвокат моего
отца позвонил нам и сказал, что судья назначил еще одно заседа­ние суда на утро
понедельника. У нас появилась надежда, возмож­но, приговор будет смягчен.
Вместо этого судья согласился дать от­цу «А» номер. Это означало, что
он должен регулярно представать перед советом по условному освобождению. Но мой
отец всегда был реалистом. Несмотря на присвоение этого «А» номера, у
него был и другой код — ОС на его тюремной робе, означавший принад­лежность к
организованной преступности. Отец знал, что при на­личии кода ОС «А»
номер приобретает совсем другое значение. Он мог означать, что отцу придется
отбывать весь свой срок.

Я не плакал в те первые месяцы, когда отец попал в тюрьму.
Мне удавалось не плакать во время праздников, проходивших без него. Я выдержал
первые слушания о выполнении условий досрочного освобождения, состоявшиеся
через шесть месяцев после отказа в его освобождении, и я пережил следующие
слушания через год, и следующие через полтора года. Дома жизнь продолжалась.
Мама работала юристом у Маури Кравитца, а затем поступила на вторую работу
официанткой, а позже фитнесс-инструктором в оздорови­тельном клубе, которым
управляла ее подруга. После средней шко­лы я пошел в Католическую среднюю школу
Монтини в Ломбарде. Поступив в эту школу, я начал понимать, как долго отец
находился вдали от нас и какую большую часть моей юности он пропустил. Когда я
был на первом курсе, отец снова предстал перед советом о досрочном
освобождении, и ему снова отказали. На этот раз выне­сти это оказалось для меня
тяжелее, чем раньше. Когда я услышал новости, то ушел в свою комнату и
разрыдался. Мама пыталась ус­покоить меня. Раньше она никогда не видела, чтобы
я плакал так сильно. Но это было недолго, и больше никто этого не видел. Отец
был в тюрьме, и мы не знали, сколько продлится его отсутствие. В тот момент я
решил, что никогда больше не буду плакать из-за от­сутствия моего отца. Я
должен жить своим умом, как это делал отец, и быть морально стойким, чтобы
блокировать эту боль.

Тем временем я осознал: лучшее, что я мог бы сделать, — это
то, чего хотел от меня отец. Я ходил в школу каждый день, выполнял просьбы
мамы, играл в футбольной команде средней школы. Заня­тия спортом помогали мне
чувствовать себя ближе к отцу, хотя его не было рядом. Я никогда не связывался
с наркотиками. Я не хотел огорчать своих родителей и считал употребление
наркотиков про­явлением слабости. В школе я состоял в команде жокеев и участво­вал
в зональных соревнованиях по другим видам спорта. В этом от­ношении я был почти
как мой отец. Я был спортсменом и имел друзей в очень разных кругах. В Монтини
я мог общаться с детьми богатого и среднего класса, а в районе Сикеро с плохой
репутаци­ей мог дружить с итальянскими детьми из бедных кварталов.

Со временем я доказал, что могу нести ответственность, возло­женную
на меня отцом — быть главой семьи в его отсутствие. Я помню тот день, когда
вернулся домой с летней работы после перво­го курса в средней школе и сразу
почувствовал, что-то не так. Ма­мина машина была в гараже, но маму я не мог
найти. Я обошел весь дом, зовя ее. Я поднялся на второй этаж. Дверь в ванную
была за­крыта. «Мам?» — крикнул я через дверь. Ответа не было.
«Мам?» — крикнул я немного громче и постучал.

Я приоткрыл дверь и крикнул снова: «Мам?»

Я нашел свою мать в полубессознательном состоянии, лежащую в
ванне, истекающую кровью. Я взял ее из ванны и отнес в маши­ну. Мне было всего
15 лет, у меня не было водительских прав, но я отвез ее в госпиталь Элмхерст,
где ей сделали экстренное перелива­ние крови.

Мой отец в тюрьме, а моя мать в больнице. Я не имел понятия,
насколько близко к смерти было ее состояние. Но я не позволил страху овладеть
мной. Мне надо было связаться с отцом, но обыч­но заключенным не разрешают
принимать телефонные звонки. Сегодня они могут принимать звонки хоть каждый
день, если захо­тят. Но в те дни это было не так.

Мы с Джоуи пошли в дом к тете Джози и позвонили в тюрьму.
После некоторых усилий мы связались со священником, который был тюремным
капелланом, и объяснили ему ситуацию. Наконец, к телефону подошел отец.

Я был так рад слышать его голос, но мне было очень трудно
ска­зать ему то, что я должен был сказать. «Пап, — сказал я. — С мамой
случилось что-то очень плохое. Сегодня я пришел домой и нашел ее в ванной,
истекающую кровью. Я отвез ее в больницу».

Моему отцу разрешили разговаривать по телефону только со
мной. Такое было правило. Но тетя Джози, его сестра, передала от­цу, что все
будет нормально. «Не беспокойся о своих детях, Тони», — кричала она
рядом с трубкой достаточно громко, чтобы отец мог услышать. — Они будут со
мной. Я позабочусь о них, Тони. Тебе не надо о них беспокоиться».

«Скажешь тете Джози, что я слышал ее, — ответил отец. —
Ска­жи ей, что я не буду беспокоиться, потому что она будет присмат­ривать за
вами».

После того, как маме сделали операцию, у нас возникли другие
проблемы. У мамы не было медицинского страхового полиса, а у нас денег. К
счастью, работник социальной защиты в больнице по­мог нам получить финансовую
помощь и талоны на продукты. Ма­ма была в крайнем смущении, что нам приходилось
отоваривать талоны на продукты. Поэтому она нашла бакалейщика, который менял
наши талоны номиналом $50 на $40 наличными. Отец, со своей стороны, сделал все,
чтобы помочь нам и отблагодарить больницу за оказанную маме помощь. Поскольку
отец отвечал за банк донорской крови в Левенворте, он организовал крупную по­ставку
крови в эту больницу.

Пока мама поправлялась, ей пришлось оставить работу. Мы бы­ли
разорены, и я знал, что должен что-то делать. Поскольку у меня были летние
каникулы, я попросил Чака, одного из маминых дру­зей, помочь мне устроиться на
работу в Профсоюз монтажников, который занимался монтажом крупных рекламных
щитов в Мак-Кормик Плэйс, выставочном центре Чикаго. У Чака не было для меня
работы. Но через два дня мне позвонил человек из Профсою­за водителей
грузовиков, знакомый с моим отцом. Чак звонил ему и объяснил ситуацию. Мне
сказали выходить на работу в понедель­ник утром.

На МакКормик Плэйс водители грузовиков устанавливали и
разбирали павильоны для экспонентов, приезжающих на различ­ные торговые
выставки и съезды. Ни одна коробка и ни один груз не попадал на МакКормик
Плэйс, минуя водителя грузовика. В то лето я получил очень ценное образование.
Я научился играть в лжепокер с помощью серийного номера на долларовой купюре. Я
научился игре в кости. И я встретил несколько самых лучших ребят в мире,
мужчин, которые были настоящей солью земли.

Одну из первых своих работ я получил на участке Дяди Лу. Он
стоял, ростом пять футов одиннадцать дюймов, с грудной клеткой, похожей на
бочку, с темными волосами и с сине-черной отметиной между бровями. Дядя Лу
ездил вокруг МакКормик Плэйс на мото­роллере. Все, что он говорил, исполнялось
беспрекословно. В один из дней он поставил меня в разгрузочный док с подробными
инст­рукциями: «Не разрешай никому из экспонентов здесь парковать­ся. Мы
должны сохранять эту площадку свободной. Говори им, чтобы ехали на парковочную
стоянку».

Как только Дядя Лу уехал на своем мотороллере, подъехал ка­кой-то
экспонент на шикарном новом кадиллаке. Я сказал ему: «Извините, сэр. Вы не
можете здесь парковаться».

Парень закрыл дверь и проигнорировал мои слова.

«Сэр, вы не можете оставить здесь вашу машину», —
повторил я.

«Я буду всего минуту», — сказал парень, отталкивая
меня.

Когда через несколько минут вернулся Дядя Лу, он увидел
меня. Рядом стоял «кадиллак», припаркованный на том самом месте.
«Льюис! — заорал он. — Я что тебе говорил? Экспонентам нельзя здесь
парковаться».

«Я говорил ему об этом. Но он не обратил на меня
никакого вни­мания».

Лицо Дяди Лу, выглядевшее мрачным из-за большой бороды, от
гнева стало красным. «И ты не пробил его?» «Пробить» слово
из его личного словаря, в данном контексте означало «ударить».

«Нет, я только сказал ему, здесь нельзя парковаться, а
он меня проигнорировал».

«Подъемник сюда!» — заорал Дядя Лу.

Я завел подъемник, у которого были длинные зубцы, которыми
можно было поднимать самые большие поддоны.

«Поднимай эту машину и отвези ее в конец разгрузочного
дока».

Подъемником я поднял этот шикарный новый
«кадиллак» в воз­дух и отвез его к краю разгрузочного дока. Когда
экспонент нако­нец вернулся, он не поверил собственным глазам. «Опусти мою
машину!» — потребовал он.

Дядя Лу хладнокровно посмотрел на парня и объяснил.
«Пацан не говорил вам, что здесь нельзя парковаться?»

«Черт тебя подери! Опусти мою машину!» —
пронзительно за­орал парень.

«Если мы говорим, что здесь нельзя парковаться, вам
нельзя здесь парковаться».

Дядя Лу повернулся ко мне. «Льюис! Опусти машину за
оградой разгрузочного дока».

«Нет!» — завопил парень, подбегая к погрузчику.

«Ладно. Дай пацану пятьдесят баксов, и он опустит твою
маши­ну». Дядя Лу подошел к экспоненту и сверху вниз сказал ему: «В
следующий раз, когда кто-нибудь говорит вам не парковаться в ка­ком-то месте,
не паркуйтесь там».

В конечном счете, когда одним погрузчиком я разбил окно, а
другим врезался в стену, меня исключили из бригады, работавшей на погрузчиках.
Но у меня были другие таланты, например, стоять на дверях, проверяя погрузочные
квитанции и контролируя, что экспоненты вносят в здание и выносят из него.
Стандартный трюк был следующим: экспонент подходил к воротам с множеством ко­робок,
которые один из водителей должен был отнести к стенду этого экспонента. Я
щелкал пальцем по погрузочной квитанции и затем смотрел на коробки. «Я не
вижу здесь этих коробок, — гово­рил я. — Я должен их взвесить».

Экспонент начинал запинаться и что-то мямлить, когда я с офи­циальным
видом смотрел на хомуты для взвешивания. «Скажу вам вот что, — говорил я.
— Я запишу минимальный вес, если вы что-нибудь подбросите этим ребятам
сверху».

Несмотря на то, что меня часто обвиняли во всех случавшихся
несчастьях, в то лето я трудился на полную катушку — иногда даже слишком много
для старых работяг, которые околачивались там лет по двадцать.
«Помедленнее, малыш, — говорили они. — Не работай так тяжело. Это работа
на полный рабочий день».

Иногда некоторые парни слегка приворовывали товары, случай­но
оставленные без присмотра. Я помню, мы устанавливали обору­дование для выставки
модной одежды. На полу стоял манекен, одетый в мужские широкие брюки, рубашку и
свитер. Когда я сле­дующий раз проходил мимо манекена, свитер уже отсутствовал.
Немного позже ушла и рубашка. Когда я снова проходил мимо, и брюк не стало. А
затем манекен снова оказался одетым — но на этот раз в старые джинсы и рабочую
рубашку. В разгрузочном доке Джонни, руководивший разгрузкой, был в новой
одежде.

Был там еще Солли, один из лучших водителей погрузчиков, ко­торых
я когда-либо видел. Он водил эту штуковину со скоростью 40 миль в час, поднимая грузы, раскладывая по местам поддоны и коробки, никогда ничего не роняя.
Однажды я сказал ему: «Солли, у тебя отличное периферическое зрение».

Солли посмотрел на меня. «Почему ты не можешь просто на­звать
меня шустряком, как все остальные?»

«Солли, — объяснил я, — это означает, что у тебя
хорошее зре­ние».

«А», — сказал Солли, уезжая на погрузчике, все еще
озадаченный моими словами.

Я никогда не забуду людей, с которыми работал в то и каждое
следующее лето, пока учился в средней школе и в колледже. Нако­нец, я смог
почувствовать себя главой семьи. Когда я был на вто­ром курсе средней школы,
отец снова приехал на слушание дела об условном освобождении. Маури Кравитц
знал все об отцовских су­дебных баталиях. Однажды он позвал маму в свой офис и
вручил ей чек на $1 500, чтобы она наняла адвоката Петера Лэмба из Вашинг­тона,
Округ Колумбия, который специализировался на слушаниях об условном
освобождении. «Возьми чек, — сказал Маури маме, — и забери своего мужа
домой».

В январе 1973 года отца освободили условно. Три месяца он
жил в гостинице и проводил с нами только выходные. Домой он вер­нулся в апреле
того же года. Мне было без одного месяца 16, мой рост пять футов и девять с
половиной дюймов, и я смотрел на него, с его ростом пять футов семь дюймов,
сверху вниз. Мой брат, в от­личие от меня, все еще был ребенком, учившимся в
средней шко­ле. Но каждый раз, когда отец смотрел на меня, он видел, как силь­но
я вырос в его отсутствие. Само мое присутствие напоминало ему, как долго его не
было. Это было постоянным источником пе­чали в жизни отца, и он всегда
извинялся, что так долго отсутство­вал в моем детстве.

Я добился всего, чего отец желал для меня. Как и мой брат, я
был хорошим спортсменом, хорошо успевал в школе и пользовался по­пулярностью в
широких кругах подростков. Отец всегда хотел, что­бы мы были среди детей,
носивших «белые спортивные туфли». Глядя на нас, он знал, что добился
этого. Но он также чувствовал небольшую удаленность от того, кем мы стали. Я
помню день, когда показывал отцу фильмы с моими футбольными матчами на первом и
втором курсах, которые он пропустил. Я созвал всех своих друзей, которые
слышали о моем отце, но никогда с ним не встречались. Отец побыл с нами минут
10, а затем сказал: «Я дол­жен идти».

Мне было больно, что он ушел так рано. Когда я сказал об
этом маме, она объяснила, он чувствовал, что должен был быть на экра­не.
Оглядываясь назад, я понимаю, что ему удалось вывести нас с братом в круг детей
обычных американцев. И это в какойтто степе­ни вселяло ужас в его сердце. Он
хотел, чтобы мы сами шли в тол­пе детей в белых спортивных туфлях, но он не
хотел, чтобы мы ку­пились на этот миф. Наша сила в том, что мы чувствовали себя
комфортно в обоих мирах. Нам нужно было иметь боевой дух улич­ных бойцов и лоск
корпоративных адвокатов. Он хотел, чтобы мы вращались в обоих кругах, но
никогда не погружались полностью в любой из них. Это стало дихотомией моей
жизни — чувствовать се­бя комфортно в любых обстоятельствах, но всегда
находиться на некотором расстоянии от моего окружения.

Я считаю, именно поэтому он был так требователен к нам, осо­бенно
ко мне, как к старшему. Каждый раз, когда я не оправдывал его надежд, каждый
раз, когда он видел, что я делаю что-нибудь незрело, или (что еще хуже) во вред
себе, он набрасывался на меня. И в начале моего предпоследнего курса, когда я
играл в университет­ской команде Монтини, он критиковал меня за каждую мою
игру.

Я помню одну игру, в которой я должен был оторваться и ото­брать
мяч. Когда мы дошли до боковой линии, парень уже лежал, поэтому я бросился
назад, к линии схватки. Отец отдернул меня в сторону. «Эй, что ты делаешь?
Беги отсюда и достань того парня».

«Но папа, он же уже лежит».

«Меня это не волнует. Я хочу, чтобы эти ребята знали,
что ты здесь и настроен серьезно».

В тот момент на футбольном поле он думал, что я купился на
этот стиль жизни преуспевающей Америки, в которой мы все по­жимаем руки и ведем
себя как лучшие друзья, пытаясь вонзить друг другу нож в спину. Чтобы выжить,
ты должен быть жестким. Ты должен быть наготове. Ты никогда не должен позволять
кому-либо думать, что ты слабый. Ты всегда соперник.

Отцу было трудно приспособиться к пригородной жизни после
Левенворта. Первую работу после условного освобождения ему дал человек,
которого мы встретили на озере Женева. Он нанял отца обходить бакалейные
магазины и устанавливать рекламные щиты. Отец выполнял эту работу три или
четыре месяца, регулярно посе­щая своего офицера по условному освобождению,
стараясь все де­лать по инструкции.

Но при всей благодарности отца за эту работу он ненавидел ее
каждую минуту. Я думаю, его беспокоило, что мама, работая юри­дическим
секретарем, зарабатывала больше него. Что было важнее, отец, требовавший к себе
уважения, ненавидел, как менеджеры ма­газинов обращались к нему, когда он
устанавливал рекламные щи­ты. Они тыкали в него пальцем и орали: «Эй, ты.
Ты не можешь ставить это здесь». Все это время отец молчал, пытаясь
сохранить работу как можно дольше. Наконец, очередной менеджер магази­на,
потрясавший пальцем у отцовского лица, переполнил чашу терпения. Этот парень
начал оплевывать отца ни за что. Отец уло­жил его одним ударом и закончил свою
работу.

Он взял грузовик и позвонил своим друзьям из индустрии грузо­перевозок,
то есть людям, которые, как и он когда-то были водите­лями, а теперь
бизнес-агентами. Он заключил сделку с компанией дальних автомобильных
грузоперевозок на обслуживание ее город­ских работ в Чикаго. К тому времени я
был на предпоследнем кур­се средней школы, а отец снова сидел на водительском
сидении.

Но водительский бизнес снова вернул отца на улицу. Вскоре
после этого определенные люди позвонили отцу, и он снова связался с те­ми, от
кого ему следовало держаться подальше.

Став взрослым, я понимаю, в жизни моего отца чередовались от­ветственность
и возможность. До того, как отец попал в Левенворт, он был парнем на
собственных колесах, который был не против воспользоваться какой-либо
возможностью. И хотя на своей тю­ремной робе он носил клеймо ОС, он не был
частью иерархии ор­ганизованной преступности. Но пока он сидел в тюрьме, отец
зара­ботал авторитет, который сделал его ценным для этих элементов: он был не
только сильным, но и уважаемым. Он совершил свое преступление и после того, как
его поймали, понес наказание. Он никогда никого не сдавал. Он показал, что
имеет внутреннюю стойкость к опасностям, не полагаясь при этом ни на кого,
кроме себя. Но это умение брать на себя риски сделало его уязвимым.

Я вспоминаю ночь, когда двое парней пришли к нам домой по­говорить
с отцом. Я не знаю, кто был. Они сидели на кухне, смея­лись и шутили около двух
часов. Когда они уходили, пожали отцу руку и назвали моего отца
«партнером». Начиная с того дня, наша финансовая ситуация улучшилась.
Мы снова стали жить хорошо. Мой отец никогда не скрывал от меня, чем он
занимался, хотя он и не посвящал меня в детали, связанные с именами и
подробностя­ми. И он ясно дал мне понять, другого пути для себя он не видит. Он
бывший осужденный, на котором клеймо «организованная преступность».
Он видел перед собой два выбора: зарабатывать гроши чернорабочим или вернуться
к тому, что он знал лучше все­го — жить своим умом и своими яйцами, принимая
риски и делая деньги.

Организованная преступность имеет такое название, потому что
она организованная. В ней существуют уровни власти или управле­ния, и
определенная структура операций — почти как в корпора­ции. Как и в любой
компании или организации, у организованной преступности свои правила ведения
бизнеса. Если кто-то сделал «бабки», часть прибыли должна
возвращаться в организацию. В случае ворованных товаров они должны
реализовываться легаль­ными путями. В чикагской мафии преданность основывалась
на возможностях, а не на кровных узах, как в мафии Нью-Йорка. Но быть частью
этой организации означало, вы должны принимать правила и верить, что при любом
сценарии вас защитят. Чтобы продвинуться, моему отцу — исключительному бойцу и
рискован­ному, как никто другой — пришлось принять эту веру. Ему пришлось
довериться группе криминальных элементов, которые, в ко­нечном счете, и
Погубили его.

Однако я жил другой жизнью. В средней школе я был одним из
лучших спортсменов, фотографии с моими достижениями на фут­больном поле
попадали в газеты. Студентом младшего курса меня признали лучшим на игровом поле
во всех конференциях*, и я но­минировался на звание лучшего юниора штата и всей
Америки. Когда пошел мой старший курс, меня назвали самым ценным и
универсальным игроком в нашей конференции. Я снова номини­ровался на звание
лучшего футболиста штата, и Джек Льюис, тре­нер Immaculate Conception High
School, после того, как я сделал 17 сольных отборов у его команды за одну игру,
выдвинул меня в но­минации — лучший футболист Америки. В средней католической
школе Монтини, где я был первым парнем за всю историю, два го­да подряд
претендовавшим на звание универсального игрока, мои товарищи по команде
говорили, что выбор меня в качестве самого ценного игрока школы очевиден. Я
даже позволил себе поверить в это.

На вечере футбольного банкета я сидел рядом с моими товари­щами
по команде, но смотрел на своего отца. Когда вручались на­грады, он даже не
пытался скрыть свою гордость за меня. Я знал, когда они назовут меня самым
ценным игроком, это будет великим моментом для нас обоих.

Тренер взял микрофон. Он произнес небольшую речь о спорте и
духе команды. Парень, сидевший рядом со мной, толкнул меня локтем в бок.

Затем тренер объявил победителя награды за звание самого цен­ного
игрока — нашего четверть-защитника, который даже не вы­двигался на звание
лучшего в конференции. Этот парень бросил на меня взгляд, полный удивления.
«Это должен быть ты, Льюис», — сказал он, когда поднимался, чтобы
принять награду.

Все мои друзья по футбольной команде встали и в знак
протеста покинули банкет. Когда я уходил вместе с ними, я видел, как по­бледнело
лицо моего отца. Он знал, почему я не выиграл эту награ­ду. Это не имело
никакого отношения к моим способностям на фут­больном поле. И наш квотербек,
хороший парень, по праву наз­ванный хорошим спортсменом, тоже не имел к этому
никакого от­ношения. Это было связано с моей фамилией, и отец знал об этом.

Я никогда не видел, чтобы отец так страдал, как в тот вечер.
Это было то же самое, как если бы у него отняли все, о чем он мечтал для нас,
своих сыновей. У него отобрали славу, которая должна бы­ла быть моей, и он
никак не мог мне этого возместить. Отец ушел с банкета вслед за мной. Я был
потрясен, увидев слезы на его глазах. Ему было больно, что один из его сыновей
принял на себя оскор­бительный удар, нацеленный на него. «Прости, Льюис, —
сказал он. — Это не из-за тебя. Этот тренер сделал, чтобы принести мне боль. И
он сделал мне больно, потому что сделал больно тебе».

Мои товарищи по команде попытались облегчить мое состоя­ние,
подарив мне во время ночного студенческого бала браслет, с гравировкой
«самый ценный игрок». Однако на этом проблема не была исчерпана. Друг
нашей семьи, крупный спонсор Университе­та Монтини, самостоятельно провел
небольшое расследование. Со временем эта история стала известной. Тренер
говорил одному из своих помощников, что он никогда не даст мне награду самого
ценного игрока, независимо от того, что я буду делать на футболь­ном поле.
Тренер не мог заставить себя дать мне этот приз, потому что он не одобрял жизнь
моего отца.

Это был первый раз, когда я воочию убедился, что имел в виду
мой отец, когда говорил о «нас» и о «них». «Они»
— общество в целом и мир белого хлеба — судит остальных «нас».
Независимо от того, как упорно мы стараемся, войти в их мир для «нас»
будет очень тяжело.

Хотя утешения в этом было мало, мы, по крайней мере, знали
правду. И со временем я получил удовлетворение, отомстив за себя. Месть, как
говорится в пословице, это блюдо, которое лучше есть холодным. Прошли годы, но
я сказал свое слово. Теперь я один из крупнейших спонсоров Монтини. В этой школе
я организовал встречу выдающихся футболистов, а сейчас нахожусь уже на поло­вине
пути в кампании по сбору средств для университета в размере $2 миллионов. Мною
движет любовь к этой школе и моя благодар­ность таким людям, как Брат Майкл
Фитцджеральд, разрешивший мне остаться в Монтини несмотря на то, что мы не
могли оплачи­вать обучение в течение двух лет. Когда Брат Майкл узнал, где на­ходился
мой отец, он сказал, чтобы я не беспокоился. «Твой отец заплатит
мне», — сказал он и больше никогда об этом не упоминал.

Но была особая причина, по которой я сделал еще один подарок
этой школе — электронное табло в спортивном зале. Каждый раз, когда мой старый
футбольный тренер заходит в спортзал, он видит электронное табло, на котором
написано мое имя. И я могу пред­ставить, как он вспоминает тот футбольный
банкет, когда он ре­шил лишить меня награды только из-за моего отца. Этот
тренер считал, что я, вероятно, никогда не добьюсь чего-либо значитель­ного.
Что я закончу жизнь неудачником или, скорее всего, в тюрь­ме.

Но моя жизнь не пошла по пути, который представлял мой ста­рый
футбольный тренер. Я остался настоящим бойцом, играя в ле­гальном мире бизнеса,
где упорство и дисциплина, свойственные отцу, стали основой моего успеха. Я не
пошел по тому пути, по ко­торому шел мой отец, но я впитал жизненные уроки,
преподнесен­ные мне, как величайший дар моей жизни.

Счет оказался в мою пользу.

.

    Назад

    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Facebook
    Twitter
    Предыдущая статьяАвтосервис
    Следующая статьяОценочные Отношения :: vuzlib.su

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ